– А мы что, с тобой знакомы? Не помню, чтобы я тебе разрешал ко мне на «ты» обращаться.

Парень насупился, предчувствуя, что здесь его наглость не прокатит, и нас нахрапом не возьмешь. Я тем временем повернулся к затихшему Ваньке:

– Вань, слушай, а твои приятели что – совсем дикие, в школу не ходят? Не знают, что с незнакомыми людьми сначала здороваться нужно?

Со стороны стайки пацанов тут же донеслось нестройное «здрасьте». Я приветливо кивнул им и снова перевел взгляд на заводилу:

– А ты слово «здравствуйте» знаешь, или только «дядь» и «дай»?

– Здрас-сьте…

– Ну, здравствуй, коли не шутишь. Представиться не хочешь?

– Шуркой его зовут! – выкрикнул кто-то из мальчишек.

– Александр, значит… И чем же мы обязаны вашему внезапному визиту, …товарищи пионЭры?

Моя холодная профессиональная вежливость окончательно сбила гонор с наглеца. Он растерянно шмыгнул носом и насупился еще больше:

– Ну, это… Ваньке-то вы дали покататься на вашей доске, так мы тоже хотим!

– Да, мало ли что ты хочешь. Ваня нам друг, и то не наглеет, а тебя я вообще в первый раз вижу. С чего бы мне тебе доску-то давать?

– Жалко, что ли?! Все равно вон она без дела стоит!

Я смотрю на пацана пристальным взглядом, отработанным за долгую учительскую практику. Умышленно держу паузу, заставляя его нервничать. Потом ве-е-ежливо так интересуюсь:

– Александр, а у тебя есть велосипед?

– Ну, есть.

– А ты его всегда на улице оставляешь, когда на нем не ездишь? Чтобы любой мог взять и покататься?

– Вот еще…! – фыркает наглец.

– А с чего ты тогда решил, что я тебе доску дам? Она подороже твоего велосипеда будет, и в стране у нас таких больше нет – она вообще одна единственная на весь Советский Союз.

– Правда, что ли?!

От толпы ребят слышится дружно «ох».

– Правда. Это единственный экспериментальный образец, изготовленный на ЗИЛе.

– Не дадите, значит… – печально вздыхает парень, констатируя очевидное.

– Нет, не дадим. И не из-за того, что нам жалко. Просто дадим тебе, нужно будет дать и всем остальным ребятам, чтобы никому не обидно было. А завтра здесь с утра уже целая очередь из таких желающих выстроится. К тому же с первого раза никому еще на доску встать не удалось, для этого нужно много тренироваться.

– Понятно… А Ванька?

– А Ванька полезный член нашего коллектива. Он у нас можно сказать кормилец. А своим мы отказать не можем. Так что без обид, парни.

Делегация удаляется, печально загребая песок босыми ногами, мы тихо пересмеиваемся. Нашли на кого наезжать! Да наша Юлька за любимую доску горло любому перегрызет. А уж такие юные шустрики ей вообще на один укус – голову откусит не поморщится.

– Вань, ты хвалился что ли?

– Ну, …немножко – смущается наш «кормилец».

– И про кинокамеру им рассказывал? Про фотоаппарат? Про маску, ласты, спиннинг?

– А нельзя было? – испуганно шепчет Ванька.

– Вот же святая простота! – фыркает Юлька.

Я примиряюще поднимаю руки:

– Ладно, будем надеяться, что обойдется. Но за вещами теперь нужно смотреть в оба, и машины держать всегда закрытыми. Слишком много здесь чужих стало.

– Думаешь, могут обнести? – задумчиво чешет затылок Димон.

– Да, легко! – возмущенно восклицает Юлька – Ты эту наглую шпану видел?

Ванька обиженно поджимает губы:

– Шурка не шпана. Он флаговый нашего пионерского отряда!

– Молчи уже, защитничек! – зло машет на него рукой Юлька – Дружки у тебя…

Расстроенный парнишка забирает бидон, в которой обычно приносит нам бабушкину стряпню, и тихо исчезает. Лена с Викой тут же набрасываются на нашу королевишну:

– Юль, ты зачем мальчика обидела?!

– А что я такого сказала? Ты этого прохвоста Шурку видела? Колония для малолетних по нему плачет, а не пионерский отряд!

Мы переглядываемся с Левой. Неисправима. И когда только до Димона дойдет, с кем он связался? Спорить с этой фурией бесполезно, проще промолчать…

Ночью меня будто что-то толкает в грудь, и я просыпаюсь. Рядом мирно сопит Вика, за стенкой палатки шумит прибой. А в голове у меня звенит Слово. Про которое я на отдыхе уже успел слегка подзабыть. И звучит оно сегодня как-то необычно, по-новому. Так вот кто меня разбудил!

Я тихонько вылезаю наружу, обхожу лагерь. Все спокойно. Костер погашен, машины укрыты тентами, доска на ночь убрана. Народ храпит по палаткам. Луны и звезд на небе не видно – ветер нагнал туч, море слегка не спокойно. Тьма хоть глаз выколи! Даже маяк на мысе и тот почему-то не светит.

– Ну, и что вы от меня хотите?! – я запрокидываю голову, мысленно обращаясь к Слову. Тра-та-та-та. Это все, что я слышу. И, разумеется, ничего не понимаю.

Надо бы освежиться. А еще желательно померзнуть слегка. Иначе я не засну с таким оркестром в голове. А потом нырнуть под теплый бочок к Вике… А может, даже и разбудить ее слегка поступательно-возвратными движениями.

Я скидываю плавки и нагишом бросаюсь навстречу волнам. Лиман – слишком теплый, поэтому заныриваю в море. Прохладная водичка бодрит, а небольшие волны заставляют прикладывать усилия. Гребу кролем, как сумасшедший, чтобы сбросить напряжение и отвлечься от этого бум-бум-бум в голове. Наконец, остыв, переворачиваюсь на спину и прикрываю глаза. Вода сама меня несет куда-то, и я, раскинув руки, отдаюсь на ее волю.

Вскоре понимаю, что устал и замерз. Переворачиваюсь обратно… и тут меня охватывает паника. Берега нет. Его не видно. Вокруг абсолютная темнота. Я сначала гребу в одну сторону, потом бросаюсь в другую. Паника только нарастает. Периодически я пытаюсь приподняться из воды и разглядеть хотя бы линию прибоя. Должно же хоть что-то светиться в этой кромешной темноте?! Бесполезно, только еще сильнее устаю. Правую ногу неожиданно скручивает судорога. Бедренная мышца дергается, я чувствую, что еще немного, и начну тонуть.

– Помоги-ите! – оставшиеся силы я трачу на крик. Бесполезно. Шум волн заглушает любые звуки. Да, и кто меня услышит ночью? Я все чаще погружаюсь под воду, с трудом выныриваю. Боль в сведенных судорогой мышцах такая, что хочется орать в голос, останавливает только страх нахлебаться соленой воды. Неужели все так глупо закончится? Ради чего все тогда?! В один из «нырков» я теряю сознание и боль, наконец, отпускает меня…

Передо мной снова появляется длинный туннель, по которому я лечу вверх. На сей раз никакого космоса – я повисаю рядом с огромным белым облаком, по которому периодически пробегают разряды, похожие на электрические. Все это выглядит до невозможности странно. Откуда идет свет? Солнца нет, луны тоже. Какое-то время, с облаком ничего не происходит, но постепенно оно приобретает черты мужского лица. Я вижу брови, темные провалы глаз, двигающиеся в тишине губы. Мне что-то говорят, но я ничего не слышу и не понимаю.

Лицо постоянно меняется, его черты как будто плывут. Сначала я вижу …Хрущева. Невозможно не узнать этот лысый череп, эту круглую физиономию. Потом черты лица неуловимо меняются, и теперь я узнаю в нем отца, а еще через мгновенье это уже лицо Мезенцева. Он тоже мне что-то говорит, в голове грохочет даже не Слово, а Слова, сплетаясь в сплошную какофонию. Знакомые лица мелькают, как в калейдоскопе.

– Ничего не понимаю… – громкие хаотичные звуки бьют по барабанным перепонкам, и я пытаюсь потрясти отсутствующей головой, спасая свои уши. Тела у меня здесь нет, но рефлексы-то остались.

Облако-голова становится безликим и кивает, какофония звуков прекращается. Электрические разряды трансформируются в размытые буквы. Те складываются в слова, слова наконец становятся яркими, отчетливыми и превращаются в бегущую строку.

– ТЫ ПОСЛАННИК.

Теперь уже киваю я. Начало положено.

– Это понятно. Но чей я посланник?

– МОЙ. У ВАС Я ИЗВЕСТЕН КАК МОНАДА ЛОГОСА. СОЗДАТЕЛЯ И ХРАНИТЕЛЯ ВЫСШЕГО ПОРЯДКА.

– А какова моя миссия?

Лицо опять плывет, разряды принимают хаотичный характер. Строкой бегут слова, в которых буквы теперь мешаются со знаками.